Утром после самоубийства я проснулась.
Я принесла себе завтрак в постель. Посолила и поперчила яйца, сделала бутерброд с беконом и сыром. Стакан грейпфрутового сока. Почистила сковородку, вытерла стол. Вымыла посуду и аккуратно сложила полотенца.
Утром после самоубийства я полюбила. Не мальчишку-соседа или директора средней школы. Не бегуна и не бакалейщика, всегда забывающего положить авокадо. Я полюбила мать. То, как она сидит на полу в моей комнате, и держит в ладонях каждый камешек из моей коллекции, пока тот не потемнеет от пота. Я полюбила отца, положившего мои записки в бутылку и отправившего ее вниз по течению реки. Своего брата, когда-то верившего в существование единорогов, а теперь сидящего за партой, отчаянно пытаясь поверить, что еще существую я.
Утром после самоубийства я гуляла с собакой. Я смотрела, как вздрагивает ее хвост, когда мимо летят птицы, и как он мотается при виде кота. Я видела пустоту в ее глазах, когда она, схватив палку, возвращалась, чтобы играть дальше - но вместо меня было только небо. Я стояла рядом, когда прохожие гладили ее морду, и она таяла от их прикосновений, как однажды и от моих.
Утром после самоубийства я вернулась в соседний двор, где в два года отпечатала следы на застывающем бетоне, и увидела, что они уже исчезают. Я сорвала несколько лилий, выдрала несколько сорняков и смотрела в окно на пожилую соседку, читавшую газету с новостью о моей смерти. Я видела, как ее муж высыпал табак в кухонную раковину и принес ей утренние таблетки.
Утром после самоубийства я встречала рассвет. Апельсиновые деревья открылись, будто ладони. Соседский мальчик показал матери пальцем на единственное рыжее облачко.
Утром после самоубийства я вернулась к себе в морге и пыталась ее вразумить. Я рассказала об авокадо и камешках, о реке и родителях. Я рассказала о закатах, и о собаке, и пляже.
Утром после самоубийства я пыталась не быть мертвой.
У меня ничего не вышло.
--------------------------------
© Мегги Ройер